В годовщину Скниловской трагедии во Львове вспоминали подробности тех событий, а также почтили память погибших молебном в специально построенной часовне, передает Коррупция.Инфо
Пятнадцать лет назад на местном аэродроме истребитель Су-27УБ упал в толпу зрителей во время авиационного шоу.
Тогда погибли 77 человек, среди них — 28 детей. Пострадали около 250.
По количеству погибших это событие считается крупнейшей катастрофой в истории авиашоу.
Очевидцы и родственники погибших рассказали для BBC Украина о том страшном дне, а также о проблемах, с которыми они живут до сих пор.
В частности, они жалуются, что родственники погибших не имеют статуса потерпевших, а значит, не могут рассчитывать на постоянную материальную помощь или компенсацию.
Сейчас они получают лишь одноразовую ежегодную помощь от города.
По данным городского совета Львова, в этом году ее получат 43 члена семей погибших в размере 2000 гривен каждому.
Внимание! Текст содержит детали, которые могут шокировать.
Павел Мазуренко, ранен во время трагедии
Пошли на аэродром вдвоем с моим другом детства Сергеем.
Мне было 19, а ему — семнадцать не было, только школу закончил и поступил в вуз. Он очень любил самолеты, увлекался авиамоделями, и я не мог не пойти с ним.
Мы спешили туда, догоняли троллейбус, чтобы успеть. Не раз думал и думаю: если бы мы тогда все же не успели …
Когда мы пришли на поле, там уже начиналось шоу.
Мы стояли как раз под той тополем, в которую врезался самолет. Он летел очень низко, и я тогда еще подумал: как он сможет выкрутить все те фигуры пилотажа на такой высоте.
Все произошло мгновенно, он летел — и вдруг упал. Единственное, что я сказал товарищ — что самолет очень низко, падает.
И все. Это были наши последние с ним слова. После чего я потерял сознание.
Пришел в себя — вижу и чувствую, что меня несут военные. Боли не было — был шок. И болевой, и общий. Сознание не принимала случившегося.
Помню, как нас грузили в УАЗ. Уже там я понял, что беда очень велика. Там был человек без ног. Он был еще в сознании, но мы не доехали до больницы. Он не доехал.
У меня были ожоги всего тела, травма головы. Хотя когда нас привезли в приемный пункт скорой, я долго сидел и ждал — были люди с гораздо более тяжелыми травмами.
Позже меня осмотрели и отправили в ожоговое отделение 8-й городской больницы, где врач Тарас Думанский спас меня от, казалось бы, неизбежного.
Это хирург и человек с большой буквы, он вытащил тогда многих: ожоговое был переполнен, никто не знал, что делать с таким количеством пострадавших. И Думанский там тогда фактически жил, выхаживая больных.
О гибели товарища мне сказали уже после похорон. Ему осколком снесло голову, смерть была мгновенной.
Не могу забыть все это по сей день: и Сергея, и тот день. И думаю — почему мы не опоздали тогда …
Иван Куц, председатель общественной организации "Скниловская трагедия"
Тот день забрал лучшее, что было у меня в жизни — обоих моих детей.
Сыну Андрею было 20, закончил школу с золотой медалью, учился на третьем курсе. А Зоряне — 13.
Мы с женой вложили в них всю свою любовь и надежду, в тот день я погиб в своих детях.
Я тоже был на аэродроме. У меня тогда случился гипертонический криз, и еще потом куча болезней пришла. Но никакие комиссии не связывают этого всего с теми событиями в Скнилове.
Не знаю, для чего на том шоу были еще и боевые ракеты — для чего? Я военный, прапорщик-автотехник в отставке, отслужил 27 лет, все это понимаю, поэтому и спрашиваю — что это было?
Позже следователи спрашивали у тех, кто не нашел фамилий родных в списках: "А как вы докажете, что ваш сын или муж был именно там?" Анализ на ДНК тогда был очень ценным, такого тогда фактически и не делали — не хотели, не имели такой возможности.
И почему Скниловская трагедия остается фактически непризнанной, как трагедия с израильским самолетом, который сбила украинская ракета?
Мы не статуса потерпевших и, следовательно, нет никаких компенсаций или льгот.
Пенсия у меня 1600 гривен. Есть разовая материальная помощь к годовщине трагедии от Львовского городского совета, вот и все.
На сегодня наша организация объединяет более 500 человек. Все мы погибли тогда — в своих детях и родных, и сейчас, когда мы обращаемся куда со своими проблемами, на нас смотрят и будто спрашивают — а вы еще есть?
Но мы еще есть. Хотя бы для того, чтобы напоминать о том, что произошло тогда — трагедия, которая стала уроком для всего мира, потому что после этого изменили правила проведения авиашоу во всем мире. А мы заплатили такую дорогую цену за это.
Нина Михно
Я потеряла сына и невестку.
Сергей был офицером в звании майора, и, как военный, он должен был идти на это событие, хотя и не хотел.
Ему было 34 года, а его жене Татьяне — 27. Пошли всей семьей, с дочкой, пять лет ребенку было, Насти.
Настя спаслась чудом, потому отбежала на несколько метров к другим детям. Так и осталась со мной, мне оформили только опекунство. Еще дедушка был, но он тоже уже умер.
Мы ее и воспитали, очень тяжело.
Ей уже 20, и она не знала слов "мама" и "папа". Круглая сирота. И я тоже сирота, потому что потеряла кормильца — очень хороший у меня сын был.
Скниловская трагедия: ЕСПЧ принял решение в двух исках против Украины
А сейчас — кому я нужна, кто поможет? Вот я покину этот мир — то она останется совсем одна. Она еще учится, стипендия маленькая, подработки тоже. Все время думаю: как она будет жить, не имея никого из родственников, как оплачивать жилье?
А мы? Ну что мы … Вот я смотрю на людей — живут, ходят, радуются. А мне кажется, что я на человека и не похожа давно. Мне ничего не нужно на самом деле, ничего не интересует и не радует по-настоящему.
Убитые горем, одним словом. Вот только за внучку сердце болит, и все.
Борислав Лескив, в то время — редактор и журналист одного из львовских изданий
В тот день я был редактором, и через час после того, что произошло, оператор привез то видео со Скнылова.
Не знаю, как описать — это было, как в фильме, не хотелось смотреть, а он все равно шел и не останавливался.
Все время была эта мысль: такого не может быть, потому что такого не просто может быть никогда. Но это правило человеческой психики — не впускать ужас в сознание — может запросто разрушить трагедия или беда.
Потом не одну ночь снился такой густой красный цвет, который не дает вздохнуть, и только красные силуэты медленно и натужно движутся на красном фоне.
Время во Львове будто остановилось, притормозилось все и вся.
На третий день появились первые списки погибших и пострадавших. На разных сайтах были разные имена, а официальные данные каждый раз уточняли и не могли дать всех фамилий.
Нам в редакцию постоянно звонили, и я разговаривал с людьми, которые искали своих родных. И тогда я понял, что значит "останавливается мир" — каждый раз, когда ни в списке погибших, ни среди раненых того, кого разыскивали, не было. Мир не мой, а этого человека, звонившего. Но останавливается так резко, что и ты это чувствуешь.
Потом кто-то позвонил и сказал, что у морга происходит что-то невероятное. Мы пошли туда.
У небольшого помещения — толпа: обессиленные горем люди ждали тела родственников. А их то выдавали, то просили ждать.
Люди кричали, плакали и стояли дальше. В морг приехал КамАЗ — привезли неидентифицированные останки. Люди в белых халатах носили носилками то окровавленное. Журналисты рыдали вместе с теми, кто ждал возле морга.
Я тогда, да и сейчас, думаю, что наша слабость в том, что большая беда становится общей лишь на короткое время. А потом каждый переживает свою боль и трагедию один на один, без помощи других — долго, всю жизнь.
Возможно, те события были первым звонком для нас — и о том, что делалось в армии, и по общественной системы в целом, которая была и является остатком совка. И в этом общего переживания боли и жертвы.
